(1888 - 1965)
| Т . С . Э л и о т (1888 - 1965) |
|
Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока
S’io credessi che mia risposta fosse
1
a persona che mai tornasse al mondo,
questa fiamma staria senza piu scosse.
Ma per cio che giammai di questo fondo
non torno vivo alcun, s’i’odo il vero,
senza tema d’infamia ti rispondo.
Давай пройдемся вместе — ты да я,
Покуда мглистый вечер дремлет в небе,
Похожий на больного под наркозом.
Пойдем мы вниз по запустенью улиц,
Тех, что найти помогут компромисс,
К дверям пивных, обшмыганных гостиниц,
Ночных кафе, где подадут нам устриц,
Где будет без конца тянуться спор бесцельный.
Снова приведет нас — в ужас,
Ошеломляющий и непростой вопрос...
Не спрашивай: о чем?
Нам время самое их посетить, пойдем.
В комнате женщины туда-сюда снуют,
О Микеланджело беседуют.
Тумана желтого потоки на переплет окна ложатся,
И клочья дыма желтого тихонько
Собою застилают стекла окон
И скользкими своими языками
Мечтают в сердце вечера пробраться.
Они над лужицами вьются,
Подставив ветром скрученные спины
Саже, что падает из труб.
Вот снова на террасе заблудились,
Поняв, сколь ночь октябрьская нежна,
Над нашей крышей очертили круг
Прощальный и в дремоту погрузились.
И, верно, смогут эти клочья дыма
Скользить вдоль улиц с нами, ложась на переплеты
окон.
Настанет время, да, настанет время
Встречаться с теми,
Кто нас встречает, подвернется случай
И созидать и мучить, время будет
Свой труд дневной продолжить сотням рук,
Что нам вопрос на блюде принесут,
И время всем виденьям и стремленьям —
Тем мелочам, которые с тобою
Нас за вечерним чаем застают.
В комнате женщины туда-сюда снуют,
О Микеланджело беседуют.
И несомненно будет время мне
Подумать: “Как решусь?” и “Как посмею?”
Время сойти по лестнице скорее,
Чем плешь мою сосед запечатлеет —
(И скажет: “Как он полысел!”)
Не зря ж я лучший галстук свой надел,
С булавкой простенькой, свой старомодный плащ —
(И скажут: “Как тростинка тощ!”)
Неужто я посмею
Обеспокоить мирозданье?
Где всякая минута — время
Для видений, свершений и их палач.
Ибо давно я знаю все на свете:
Утра, полудни, вечера; мне жизнь свою
По чайной ложке отмерять пришлось;
Но смолкли голоса и на исходе осень,
Звучит рояль из комнаты напротив.
Так неужели я решусь?..
И я давно их знаю: те глаза,
Что вас заставят вылезти из кожи,
А когда сам, по полочкам разложен,
Когда булавкою приколот я к стене,
Как изловчусь
Себя переломить, остаться в стороне?
И неужели я решусь?..
И я давно их знаю: руки те,
Что норовят вас ослепить браслетом,
На белизне (под ярко-рыжим светом
Настольной лампы) волоски на них.
Иль аромат ее духов,
Меня лишает нужных слов?
Руки, что на столе лежат или сжимают кончик
шали...
Так как же я решусь?
И что скажу вначале?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Признаться ль в том, как часто вечерами
Бродил по узким улицам, следя за дымом, вьющимся
из трубок
Мужчин, в своих рубашках серых, усталых лиц у
запотевших стекол?..
Не лучше ль, став замшелыми клешнями,
Мне семенить по дну морей безмолвных?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Полудень, вечер безмятежно спит!
Как будто тонкой стиснутый рукою,
Спит... изнемог... иль притворившись, он
Разлегся на полу, рядом с тобой и мною.
Должен ли я, напившись вдоволь чая,
Понять, что близится развязка роковая?
Ведь, несмотря на то, что я постился, плакал,
Молился, плакал, несмотря на то,
Что видел голову свою я (с лысиной) на блюде
принесенной,
Пророком не могу себя я счесть.
Что толку умничать и с объясненьем лезть? —
Коли, едва блеснув, моя померкла слава,
Бессмертный Служка взял мой плащ, смеясь лукаво.
Признаюсь: не на шутку струсил я.
Так стоит ли, и стоило ли, право,
После всех чашек, блюдец с мармеладом,
После сервизов всех, с тобой наедине
Беседы дружеской, была ль необходимость
Скрыть неуверенность в натянутой улыбке,
Нужно ль было крошить и комкать мироздание,
Его подкатывая медленно к вопросу —
Словно воскликнуть: “Я воскресший Лазарь,
Пришел тебе поведать обо всем, я расскажу тебе
сегодня обо всем!”
Если подушку некая поправит под головой своей,
сказав с досадой:
“Ведь я от
вас ждала совсем другого,
И это все не
то, что надо”.
Так стоило ли, стоит ли, вообще
Была ли в том необходимость, после всех
Закатов, двориков, политых улиц,
После романов, чашек с чаем, сплетен всех —
Я, впрочем, не из тех,
Кто с легкостью раскрыть способен душу
И нервы на экране показать, лишь только свет
потушат.
Была ли в том необходимость, если снова
Та в теплую закутается шаль,
Уставится в окно и скажет: “Жаль,
Но это все не
то, что надо,
И я от вас
ждала совсем другого”.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . .
Нет, я не Гамлет, им я быть не мог;
Но лишь придворный лорд, один из слуг,
Советник принца, — истинный актер:
Расчетлив, подозрителен, хитер,
Уступчив, педантичен и остер,
Витиеват, бываю, впрочем, глуп;
К чему скрывать: по временам несносен —
По временам почти что... Шут.
Я старею... я старею...
Брючки завернуть посмею ль?
Может персик съесть решиться? Зачесать получше
плешь?
Брючки белые напялить и пойти гулять на пляж.
Туда, где дивно так русалки хохотали.
Но для меня споют они едва ли.
Видал я, как качаясь на волнах,
Царевны те, с цветами в волосах,
Баюкают и манят за собою.
И грезятся в кругу морских прикрас,
Морские девочки, увитые листвою...
Но тонем мы, когда разбудят нас.
1910
Gerontion1
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости, они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда.
Сижу в засушливый месяц, слушаю,
Как юнец читает мне, старику, жду дождей.
Не стоял я у огненных врат,
Не сражался под теплым дождем,
С кортиком, по колено в иле не бежал в бой,
Отмахиваясь от мух.
Только еврей-попечитель сидит у окошка,
Дом мой прогнил.
А бывало, грелся я в анверпентских тавернах,
Напивался в Брюсселе, в Лондоне считал барыши.
Козел кашлял в поле всю ночь.
Железяки, поросшие мхом, камни, помет, крапива.
На кухне женщина, чай подает,
Вечерами зевает, тычется носом в грязный котел.
Я старичок,
Тупая голова на ветру.
Знаменьям дивятся ныне. “Да узрим знаменье!”
Слово в слове, ни слова не произнеся,
Канет в ночь. В новом году
Явится тигр — Христос.
В мае растленном: кизил, каштан, цветущего иуду
Выпьют, съедят, поделят между собою,
Под бормотанье: господин Сильверо,
Торгаш из Лиможа, —
Он шаркал всю ночь в противоположной комнате;
Хакагава, раскланивающийся Тицианам;
Мадам де Торнквист, в темную комнату
Переносящая свечи; фрейлейн фон Кульп
В коридоре — одна рука на двери. Челноки без
ниток
Ветер ткут. Без призрака я,
Старичок в неуютном жилище,
Где вечно сквозит.
После такого признанья как оправдаться?
Подумай,
У истории много хитростей разных, ходов
потаенных,
Ведет и обманет нас ложная гордость,
Увлечет суетой. Подумай,
Дает она лишь когда ослаблена бдительность,
И к тому, что дает, всегда примешается
недоразуменье,
Так что уже не желаем полученного. Дает с
опозданьем
То, во что перестали мы верить, а если и верим,
То лишь памятуя о переосмысленной страсти. Дает
преждевременно,
В слабые руки, любое ученье легко можно
опровергать,
Покуда отказ не переродится в страх. Подумай,
Ни страх, ни мужество нас не спасают. Дела
нечестивые
Вскармливает героизм. Добродетель
Навязана нам безрассуднейшими из преступлений.
Слезы эти стряхнули мы с дерева гнева.
В новый год встрепенулся тигр. Нас пожирает.
Подумай о том,
Что мы не пришли к заключенью, и я
Цепенею в арендованном доме. Подумай о том,
Что этот спектакль я затеял не зря,
И вовсе не по недомыслию,
Иль наущению бесов шальных.
Буду в этом с тобой откровенен.
Я, кто в сердце твоем пребывал, был изгнан оттуда,
Чтоб красоту потерять среди зверства, зверство в
дознаньях.
В страстях перестал я нуждаться: зачем они мне,
Если все, что имеем, захватит распад?
Потерял я зрение, вкус, обоняние, слух, осязанье.
Как сможешь с их помощью сблизиться снова со
мною?
Все это с тысячью мелких подвохов
Опьяняет холодным, в них заточенным безумьем,
Оболочку тревожит, когда чувство угасло,
Острейшей приправой, многообразьем
В пустынях зеркал. Как поступит паук,
Прекратит ли занятье свое? Долгоносик
Захочет ли ждать? Де Байаш, Фреску, госпожу Кэммэл
Отнесло за Большую Медведицу
Кусочками атомов. Чайка меж скал, на сквозняках
Белле Иля, иль мчится у знойного Горна.
Белые перья в снегу уносит Гольфстрим.
И тут же старик, Ремеслами
Загнанный в угол.
Обитатели дома —
Мысли мозга сухого в засушливый, душный сезон.
1920
Марина
Quis hic locus, quae
regio, quae mundi plaga?
Какие моря, какие острова, какие серые скалы,
какие берега
Какие воды ласкают палубу
Запах сосны и лесной дрозд поет в тумане
Какие образы возвращаются,
О дочь моя.
Те, что точат зубы собаке, принося
Смерть
Те, что блестят подобно колибри, принося
Смерть
Те, что укрылись в лачугах довольства, принося
Смерть
Те, что страдают животной страстью, принося
Смерть
Утратили всякую значимость, ветром побиты,
Дыханье сосны, и лесная песня в тумане
По милости их, рассыпались в миг
Чей это лик, смутный и ясный
Пульс на запястье, слабый и четкий —
Дарован или ссужен? дальше чем звезды и ближе чем
глаз
Шепот, чуть слышный смех, меж листвой и подошвами
ног торопливых
Во сне, где встречаются воды.
Бушприт, разбитый льдами, краска, треснувшая от
жары.
Я содеял это, позабыл
И припоминаю.
Снасти стерты, парусина прогнила
От одного июня до другого сентября.
Содеял это не ведая, не осознавая, неведомое,
свое.
Обшивка по швам разошлась, надо латать.
Этот облик, это лицо, эта жизнь,
Чтобы жить в мире далекого времени; позволь мне
Отдать свою жизнь за жизнь, свою речь за
неизрекаемое,
Пробужденное, в устах дрогнувшее, надежду, новые
корабли.
Какие моря, какие острова, какие гранитные
скалы, какие берега
увижу вдали
И лесной дрозд зовет из тумана,
Дочь моя.
1930
Песнь Симеона
Господи, римские гиацинты расцвели в
кувшинах и
Зимнее солнце крадется у заснеженных гор.
Жестокая пора укрепилась.
Невесомая жизнь ждет смертоносного ветра,
Как линия, которой кончается ладонь.
Пыль в лучах солнца, воспоминанья, дрожащие по
углам,
Ждут ветра, уносящего к мертвой земле.
Даруй нам свой мир.
Долгие годы прожил я в этом городе,
Хранил веру и соблюдал пост, подносил беднякам,
Знал почет и благополучие, не отказывал в них и
другим.
Никто не выходил обиженным из моих дверей.
Вспомнят ли они мой дом, где будут жить дети моих
детей,
Когда придет время скорби?
Побегут они по козьим тропам, найдут кров в
лисьих норах,
Спасаясь от иноземных лиц и иноземных мечей.
Пока не пришло время уз, плетей и сетования
Даруй нам свой мир.
Покуда мы не у гор опустелых,
Пока не настал час материнского плача,
Теперь, во время рожденья всеобщей кончины,
Позволь Младенцу, не изреченному и не рекущему
Слову
Утешить сынов Израиля
И того, кому восемьдесят лет и ничего впереди.
По твоему завету.
Каждое поколение будет страдать и славить тебя,
Примет почет и осмеяние,
Из света в свет, восходя по ступеням святых.
Не для меня мученичество, блаженство молитвы и
мысли,
Не для меня наивысшая ясность.
Даруй мне свой мир
(И меч пронзит твое сердце,
Да, твое.)
Я устал от жизни своей и жизни тех, кто еще не
рожден,
Я умираю смертью своей и смертью тех, кто еще не
рожден.
Дай слуге своему удалиться,
Узрев твое спасение.
1930
П о л ы е л ю д и
1925
Миста Курц — он мертвый
I
Мы полые люди
Мы пугала, а не люди
Прижались друг к другу
Головы набиты соломой. Увы!
Наши вялые речи, когда
На ухо шепчем друг другу
Тихи и бессмысленны
Словно ветер в иссохшей траве
Или крысы на битом стекле
В погребе нашем
Тело без формы, тень без окраски,
Скованный импульс, жест без побуждения.
И те, кто проник
Проницательным взглядом в Царство смерти иное,
Если запомнили нас, то не как
Мятежных, потерянных душ, но только
Как полых людей
Пугала, а не людей.
II
С глазами не смею встречаться во сне,
В сумрачном царстве смерти
Они появиться не могут.
Там глаза — это
Солнечный свет на разбитой колонне
Там деревья тихо
Ветвями качают
И голоса на ветру
Еще дальше, еще торжественней
Звезды угасающей.
Пусть буду я жить
В сумрачном царстве смерти
Пусть стану носить
Нарочитый нарядец:
Крысиную шубку, воронью шкурку, кривые подпорки
В поле
Я уподоблюсь ветру
Ничуть не ближе —
Только не эта последняя встреча
В сумрачном царстве
III
Вот мертвая страна
Кактусом заросла
Где каменных
Идолов чтут
Где им воздает
Рука мертвеца
Под мерцающим ликом звезды угасающей.
Но поверишь ли ты
В царстве смерти ином
Одиноко вставала
Она в самый час, когда
Мы содрогались от нежности,
А губы те
Что должны целовать
Бормотали молитвы разбитому камню.
IV
И не стало тех глаз
И нет здесь тех глаз
В долине звезды угасающей
В полой долине
В выгребной яме
Утраченных наших царств.
В это место прощаний
Мы молчаливой
Толпою приходим
На берег разбухшей реки,
Незрячими, коли глаза нам не явятся
Вечной звездой
Многолепестковою розой
Из царства смерти и мрака
У пустых людей
Нет надежды другой.
V
Мы пляшем перед кактусом
Кактусом, кактусом
Мы пляшем перед кактусом
В пять часов утра.
Меж мыслью
И реальностью
Меж побуждением
И поступком
Ложится тень
Ибо Твое есть Царство
Меж задуманным
И содеянным
Меж страданием
И сочувствием
Ложится тень
Жизнь столь длинна
Меж желаньем
И спазмой
Меж возможным
И данным
Меж твореньем
И причиной
Ложится тень
Ибо Твое есть Царство
Ибо Твое есть
Жизнь столь
Ибо Твое
Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Не взрыв будет, а всхлип.
П у с т о ш ь
“Nam Sibbylam quidem Cumis ego ipse oculis meis1922
.Эзре Паунду
il miglior fobbro
I. ПОГРЕБЕНИЕ МЕРТВОГО1
Апрель жесточайший месяц, выносит
Сирень из мертвой земли, пробуждает
Воспоминания и надежды, смешивает
Сухие корни с весенним ливнем.
Зима согрела нас, укрыла
Землю полотном снега, вдохнула
Жизнь в слабые ростки.
Лето принесло сюрприз —
Дождь над Штранбергерзее.2
10 Мы постояли на колоннаде
залитой солнцем
И прошли в Хофгартен, там
Пили кофе и болтали целый час.
Bin gar keine Russin, stamm’aus Litauen, echt deutsch.3
И когда мы были детьми, гостили у эрцгерцога,
Моего кузена, он взял меня с собой кататься
На санках. Я испугалась. Он сказал: Мари,
Мари, держись! И мы покатились.
Там, в горах, вы чувствуете себя легко.
Я читаю до полуночи и зимой езжу на юг.
20 Какие корни прорастут,
какие ветви вырастут
Из этой каменистой почвы? Сын человеческий,4
Ты не знаешь; ты видишь лишь
Груды обломков под солнцем палящим.
И мертвое дерево тени не даст, сверчок утешенья,5
Под камнем сухим нет источника. Есть лишь
Тень от красной скалы 6
(Пойдем. Отведу тебя к красной скале).
И увидишь ты тень свою на рассвете,
Всегда за спиной у себя, на закате
30 Будет она впереди, я ж
покажу тебе нечто иное,
Покажу тебе ужас в горсти праха.
Frisch weht der Wind
Der Heimat zu.
Mein Irisch Kind,
Wo weilest du? 1
“Ты подарил мне гиацинты год назад;
Меня прозвали Гиацинтовой Принцессой”.
— Но когда шли мы из Гиацинтового Сада,
Ты с целой охапкой цветов и намокшей косой,
40 Голос мой мне изменил, ни
жив и ни мертв,
Ослеп я, взглянув в сердце света, — безмолвье.
Oed’ und leer das Meer.2
Мадам Созострис3 — знаменитая гадалка,
Страдала насморком, но несмотря на это,
Слывет мудрейшей женщиной в Европе,
С колодою чертовских карт .4 Вот, говорит,
Твоя карта: утонувший Финикийский Моряк.5
(Два перла там, где взор сиял. Смотри!)6
Вот Белладонна — Властительница Скал,
50 Она ж — хозяйка
обстоятельств.
Вот человек с тремя опорами, Колесо 7
И одноглазый купец,8 а эта карта
Пустая, это мешок у него за спиной,
А что в мешке, запрещено говорить. Не могу найти
Повешенного. Бойся смерти от воды.
Вот люди толпою бредут по кругу.
Спасибо. Если встретите миссис Эквитон,
Скажите, что я принесу гороскоп сама,
Поневоле приходится быть осторожной.
II. ИГРА В ШАХМАТЫ
Ее сиденье словно трон сверкало 1
В злаченом зеркале, с которого свисала
80 Гроздь винограда, робкий
купидон
(Другой крылом, взволнованно, прикрыл
Головку) свет лампады расчленял
На семь лучей, бросая отраженья
На стол, где блеск колец, кулонов, брошек
Встречал их из коробки расписной.
Из незакрытых сундучков слоновой кости
Разбрызгивался странный запах духов,
Бальзамов, пудр, и несмотря на слабый,
Еле приметный сквознячок, их ассорти
90 Столь трудно было вынести, что
пламя
От восковой свечи взвилось дымком
В лакварию2 и стало выводить
На ней узор. В углу пылал камин,
И из аквариума не уставал следить
За огоньком резной дельфин.
Над полкой древней был изображен
Миг превращенья Филомелы. 3Вождь
фракийский
Так надругался, 4только птаха-соловей
Наполнил все вокруг сладкоголосой песней.
100Бедняжка плакала, мир несся по
пятам.
“Фью! Фью!” — нечищеным ушам.
И множества гнилых античных пней
На стенах красовались, в них фигуры
Вытягивались, в комнату склонялись,
И меж собой бессмысленно шептались
На лестнице шаги. Волна ее волос
Пылающими вверх взмывала языками,
Из-под гребенки длинной, выбившись словами,
Как бы в немой ложилася “вопрос”.
110”Как худо мне. И сердце не на
месте. Рядом будь!
Ты все молчишь? Скажи хоть что-нибудь.
О чем ты думаешь? О чем? О чем? —
Я никогда не знаю. Думай”.
Я думаю, что мы в крысином лазе,
Где кости растеряли мертвецы.
“Что там за шум?”1
Ветер под дверью воет.
“Что там еще за шум? Что ветер хочет?”
Ничего, он ничего не хочет.
120
“Так
Ты ничего не знаешь? Не чувствуешь? Неужто ты не
помнишь
Ничего?”
Я помню:
Два перла там, где взор сиял.
“Ты еще жив? Есть у тебя мозги?”
Но
ОООО ваш Шекспирский рэг —
Так элегантно
И интеллигентно.2”Что теперь
130Должна я делать? Что я делать
буду?
Пойду по улицам одна, с распущенными косами. Вот
так!
А завтра что? Что вообще
Мы станем делать?”
Ванна в десять,
И, если дождь пойдет, такси в четыре.
Ну, а потом мы в шахматы сыграем 3
И будем пялиться с тобою друг на друга,
Пока не постучатся в наши двери.
Как только мужа Лил демобилизовали,
140Я не сконфузилась, сказала ей в
лицо,
СОБИРАЙТЕСЬ, ПОРА ЗАКАНЧИВАТЬ 4
Приедет твой Альберт и спросит,
Что ты с деньгами сделала, подумай,
С теми, что дал тебе на зубы он. Я помню;
Ни денег, ни зубов, Лил, заказала б себе челюсть.
Говорю,
Подумай, ведь Альберт —
Четыре года в армии, захочет
Развлечься, не с тобой, так вон, с другими.
А она мне — с кем? Да так, немало разных.
150А она — ну будем знать, кого
благодарить.
СОБИРАЙТЕСЬ, ПОРА ЗАКАНЧИВАТЬ
Не нравится тебе, так что ж, Альберт
Сумеет выбрать, если ты сплошаешь,
И выглядишь старухой, постыдись.
(Ей тридцать один год).
Что мне прикажешь делать, это все
Таблетки — говорит, чтоб увильнуть.
(Пять у нее, Джордж чуть не свел в могилу)
Аптекарь клялся: все сойдет, а мне вот худо...
160Ты дура, говорю, коль повезет,
Альберт тебя не бросит. Не на то ли
Выходишь замуж, чтоб рожать детей?
СОБИРАЙТЕСЬ, ПОРА ЗАКАНЧИВАТЬ
Альберт приехал в то же воскресенье,
И я на окорок была приглашена...
СОБИРАЙТЕСЬ, ПОРА ЗАКАНЧИВАТЬ
СОБИРАЙТЕСЬ, ПОРА ЗАКАНЧИВАТЬ
Доброй ночи, Билл. Доброй ночи, Лу. Доброй ночи,
Мэй. Доброй ночи.
Доброй ночи. Пока. Доброй ночи.
170Доброй ночи, леди, доброй ночи,
милые леди, доброй ночи,
доброй ночи.1
III. ОГНЕННАЯ ПРОПОВЕДЬ 1
Река обездолена; тонут последние листья,
Цепляясь друг за дружку, жмутся к суше. Ветер
Молча крадется над сырой равниной. Нимфы
покинули нас.
Милая Темза, дай песню допеть.2
На реке не видать пустых бутылок, оберток,
Шелковых носовых платков, картонок, окурков и
других
Подарков летней ночи. Нимфы покинули нас.
И их друзья, наследнички директоров из Сити,
Разъехались, им некуда писать.
180При водах Лемана сидел я и
плакал...3
Милая Темза, дай песню допеть,
Не долго еще ей осталось звенеть.
Но в хладном вихре, за спиной моей,4
Я слышу хохот злой и лязг костей.
Крыса из зарослей нос показала,
Брюхо свое волоча по песку,
Покуда в мутном я увидел канале,
За газовым заводом, вспоминая
О короле — отце моем почившем, о брате, что отца
не пережил.5
190Тела нагие нежились на свалках,
Мешки костей тряслись на чердаках.
И крыса оставляла там помет,
Их грызла и топтала круглый год.
Но за спиной моей, я слышу, мчатся
Гудки, моторы — их Суини обгоняет и весной 6
Приходит с миссис Портер повидаться.
А миссис Портер с дочкой под луной
На ножки плещут содовой водой 7
Et O ces voix d’enfants, chantant dans la coupole! 1
200Щелк Щелк Щелк
Фью Фью Фью Фью Фью
Так надругался
Терей 2
Призрачный Город
В буром тумане зимнего полудня —
Мистер Евгенидис — смирнский купец,
Небрит, в кармане пачка сухофруктов
С.И.Ф. Лондон — накладные налицо,
Пригласил меня на ломаном французском
210С ним отобедать в “Кэннон-стрит
отеле” 3
И отдохнуть с денечек в “Метрополе”.
В Багровый час, когда в изнеможеньи
Глаза отводишь от стола, как двигатель
таксомотора
Пульсируешь, ждешь —
Я, Тиресий, 4 хоть слеп, пульсирую между двух
жизней,
Развалина с измятой женской грудью — все
предрек:
В Багровый Час — в вечерний час
Домой спешит моряк!..
Вот машинистка дома в пять, поставит чайник,
220Смахнет остатки завтрака в
корзину, зажжет
Плиту, чтоб подогреть консервы. Над окном
Поспешно комбинации развесит.
На диване (где, видно, спит она) чулки,
Носки и блузки. Я, Тиресий,
Со скомканными женскими сосками,
Уже предчувствуя дурной финал,
С ней гостя у порога поджидал.
Вскоре, пред ней предстал уродливый
“карбункул”,5
Приветливый и серый клерк,
230Не в меру деловитый, будто б
Он бредфордский миллионер.1
“Что ж, превосходный час”, — она скучает,
Ей по сердцу пришелся кавалер;
Головкой затуманенной качает,
Последний позади уже барьер.
Он покраснел, посапывает нервно,
Решился, обнимает ее плечи,
Пусть не желанен, но и не отвергнут,
Встречает радостно сухое безразличье.
240(И я, Тиресий, все выстрадал, все
предсказал
Под гордыми стенами Фив;2
Да, я гулял с нижайшими из мертвых).
Целует снова и бежит, как лис,
По лестнице неосвещенной вниз...
Она бросает полусонный взгляд
В окно, частично ощущая
Его отсутствие, закралась мысль: “Ужель
Все кончилось? Ни чуточки не жаль.”
Когда красавица-девица, предавшись страсти
пагубной,3
250Бесцельно снует по комнате из
угла в угол,
Она подолгу теребит кулон
И старенький пускает граммофон.
“Та песнь по морю вдруг ко мне подкралась.”4
Или по Стрэнд и Куин-Виктория-стрит.
О, Город город, иногда я слышу
У бара, что на Лоуэр-Темз-стрит,
Прерывистые всхлипы мандолины,
Шум-гам и пререкания внутри,
Где в полдень рыбаки встречаются, где стены
260Собора Магнуса притягивают
взгляд
Сияньем бледным ионийских позолот.5
Гонит река 6
Масло и гарь
Барка идет
С благодатным отливом
Парус алый
Глядит
В даль, на мачте качаясь.
К борту льнут
270Связки дров
Огибают
Гринвич Рич, 1и плывут
Мимо Острова Псов.
Вайалала лайа
Валала лайалала
Елизавета с Лестером 2
Веслами бьют
Корма ракушкой
Злаченой горит
280 Ветер летит
Вдоль брега, проворный,
С юга несет
Звон колокольный
Застывает
Над белыми башнями
Вайалала лайа
Валала лайалала
“Трамваи и грязища.
В Хайбери родилась я. В Ричмонде и Кью
290Я смерть нашла. 3Доплыв до Ричмонда, я юбку задрала,
Прижавшись к дну байдарки.”“Брожу я в Мургейте, 4 и сердце давно
Лежит под ногами. После того он плакал,
Пообещал исправиться, а я-то
Молчала. Да не все ль теперь равно?”“На Маргейтском пляжу
Я свяжу
Жалкое с жалким. Хоть яйца
За это выеденного не дадут.
300Мои домашние — смиренный люд, не ждут
Ничего”.
ла лаЯ прибыл в Карфаген 1
Пылаю пылаю пылаю пылаю 2
Господи, Ты вызволишь меня 3
Господи, Ты вызволишь
пылаю
IV. СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ 1
Флеб Финикиец две недели как утонул.
Забыл крик чаек, плеск волны морской,
310Убытки и прибыль.
Подводный поток
Обглодал его кости, сквозь шепот. Он постиг
Все тайны старости и юности своей,
Попав в водоворот.
Язычник, Иудей —
Вращающий штурвал, в даль устремив мечты,
Вспомни о Флебе, он был строен и красив как ты.
V. ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ
1После алых факелов поднесенных к лицам
После леденящего безмолвия в саду
320После беспамятства в пустыне
Терзаний и рыданий
После тюрем, дворцов и отголосков
Весеннего грома, что в горах раздавался
Он, кто жив был, теперь мертв 2
Мы, кто жили, теперь умираем
И не хватает терпенья
Здесь нет воды, одна скала
Скала и нет воды, только пыльная дорога
Дорога, что уводит в горы
330Горы, где скалы на безводьи
Если б была вода, то могли б мы напиться
А средь скал ни помыслить, ни остановиться
Пот наш сух и ноги в песке утопают
Если б могли мы воды начерпать
Но мертвая пасть горы не хочет даже плевать
Здесь негде сесть, негде лечь и негде встать
И нет тишины в горах
Лишь безжизненный гром без дождя
И нет одиночества в горах
340Лишь красные лица корчатся
глумливо
Из ветхих своих лачуг
Если б была вода
А не скала
Если б скала
И немного воды
Вода
Источник
Маленький ручеек
Если б журчанье воды, а не свист
350 Цикады
Не пенье травы
Стук капель о камень
Как поет дрозд в чаще сосновой
Кап-кап кап-кап кап-кап-кап 3
Но нет воды
Кто третий — он всегда за тобою идет? 1
Считаю и вижу, что мы одни здесь, ты да я.
Но стоит посмотреть вперед, на сизую дорогу,
Как станет ясно, что кто-то еще здесь меж нас
360 Крадется, плащом закрыт с
головою
И не понять, мужчина или женщина.
— Но кто это не отстает от тебя?
Что там за свист высоко в воздухе
Причитание иль плач материнский
Что там за орды закутавшись летят
Над изрытой замлею
Над бесконечною равниной
Над дугой горизонта
Что там за город меж скал
370Трещит, взрывается в багровом
небе
Рушатся башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Призрачны 2
Женщина волосы перетянула потуже
И струны старенький мотивчик зашипели
Летучие мыши перевернулись в воздухе
Забили крыльями и засвистели
Вниз кубарем слетели с грязных стен
380И покатились кувырком туда где
башни
Их встретили трезвоном страшным
Скулили голоса из кладезей сухих и сумрачных
цистерн.
В этой гнилой яме средь гор
Под бледным светом месяца трава поет
Меж затоптанных могил у часовни 3
Пустая часовня только ветер приютит.
Без окон стоит, с разбитой дверью,
Сухие кости никому не страшны.
Лишь петух забрался на крышу
390Ку-ка-реку ку-ка-реку
Молния сверкнула. Влажный воздух
Дышит грозою
Ганга1 жаждала, изможденная листва
Ждала дождей, вот и черные тучи
Нависли вдали, над Гимавантом.2
Джунгли затрещали в тишине
И гром возгласил
ДА 3
Датта: Что мы отдали?
400Друг мой, сердце обливается
кровью
Миг дерзанья превыше
Столетий раздумья
Этим, лишь этим мы жили
Коего нет ни в некрологах наших
Ни в памяти опутанной добродушным паучком 4
Ни под печатью вскрытой адвокатом
В доме пустующем
ДА
Дайадхвам: Я слышал как ключ повернули в
замке
410Один раз
повернули и ни звука более5
Мы думаем о ключе, каждый в темнице своей
Думаем о ключе, каждый знает что он узник
И только ночью неземные вести
Несут покой душе Кориолана6
ДА
Дамйата: Лодка ответила
Радостно рукам искусного кормчего
На море тишь да гладь и ваши сердца смогли б
ответить
С радостью, приветствуя руки
420Знающие дело свое
Я сидел на берегу
Пытаясь удить и пустошь ширилась за мною...
Приведу ли в порядок земли мои?7
Лондонский мост падает, падает, падает 1
Poi s’ascose nel foco che gli affina 2
Qundo fiam uti chelidon — О Ласточка ласточка 3
Le Prince d’Aquitaine a la tour abolie 4
Обломки эти я собрал в момент крушенья
Вас действо развлечет. Иеронимо снова безумен.5
430Датта. Дайадхвам. Дамйата.
Шанти шанти шанти 6
Смотрите также Thomas Stearns Eliot in the Academy of the American Poets.
Фотография: Angus McBean, 1954
©BRED'INS GARTEN, 1998 (составление)
©К.С.Фарай, 1998 (перевод)
Все права защищены.